В результате дальнейших исследований учёный пришёл к выводу, что из трубки исходит неизвестное излучение, названное им впоследствии икс-лучами. Рентгену в 1901 году была присуждена первая в истории Нобелевская премия по физике.
8 ноября 1961 г. 60 лет назад вышел в эфир первый выпуск программы КВН. Прообразом КВН была передача «Вечер веселых вопросов», сделанная по образцу чешской передачи «Гадай, гадай, гадальщик» в 1957 году.
В те далекие времена название передачи соответствовало её замыслу. То есть сами телезрители отвечали на вопросы ведущих, причём особенно приветствовался юмор. Идея была совершенно новой для того времени. Впервые в советской телепередаче участвовали не только ведущие, но и зрители. К тому же «Вечер» шел в прямой трансляции. прошло 60 лет и куда всё исчезло! Теперь команды готовятся к выступлению заранее, а зрителей вообще исключили из участников игры. Экспромт исчез, а вместе с ним ушли множество талантливых парней которые сходу могли смешно ответить на любой вопрос. Во уже лет 5 я перестал смотреть КВН так как исчезла изюминка передачи. Чепуховинка. Команды играют строго по домашним заготовкам.
Кто родился 7 ноября?
Нестор Махно. ну знаем мы батьку. Наслышаны.
Марк Кокцей Нерва родился в 30-м году н.э. Он правил Римом 18 сентября 96 — 27 января 98 гг. Ещё один римский император Флавий Юлий Валерий Майориан родился в ноябре 420 года и правил с 1 апреля 457 — 2 августа 461 Это были тяжелые годы для Великого Рима. Орды гуннов вторглись в римскую империю а у императора не хватало солдат. Куда же они делись? Этот вопрос меня всегда очень сильно интересовал. Ведь Рим уже 4 века как прекратил завоевания и солдат у него хватало.
Я снова возвращаюсь к мемуарам Публия Элия Адриана, который правил Римом 11 августа 117 — 10 июля 138 Его правление называют Золотым веком Рима (Выдержки книги М. Юрсенар «Воспоминания Адриана»)
Вопреки легендам, которые меня окружают, я никогда не любил молодость, и меньше всего — свою собственную. Эта хваленая молодость чаще всего представляется мне плохо обработанным участком человеческой жизни, периодом смутным и бесформенным, зыбким и хрупким.
Не могу без стыда вспоминать о своей нетерпеливости, суетном честолюбии и грубой жадности. Признаться тебе? Живя в Афинах яркой, насыщенной, интересной жизнью, в которой находилось также место и удовольствиям, я тосковал по Риму
По сравнению с этим миром решительных действий милая моему сердцу греческая провинция, казалось, дремала в пыли отживших идей; политическая пассивность эллинов представлялась мне малопочтенной формой протеста.
Моя жажда власти, денег, в которых у нас зачастую выражается власть, и славы, если называть этим высоким именем наше неодолимое желание слышать, как о нас говорят, была неоспоримой реальностью.
К ней примешивалось смутное ощущение, что Рим, во многих отношениях стоящий ниже Афин, берет реванш в готовности к великим свершениям.
Не могу без стыда вспоминать о своем полном незнании мира, при том, что я был твердо уверен, будто прекрасно знаю его.
Даже кутежи приобретали для меня в эти нелегкие годы характер уроков; я старался приспособиться к стилю римской золотой молодежи; однако в этом мне так и не удалось достаточно преуспеть.
Вокруг меня начала создаваться легенда — зыбкое и странное отражение, сотканное наполовину из наших поступков, наполовину из того, что думает о них толпа. Наглые сутяги подсылали ко мне своих жен, прослышав о моей интрижке с супругой какого-нибудь сенатора, или своих сыновей, когда я безрассудно объявлял о своем восхищении искусством юного мима
Жалко выглядели те, кто, желая мне понравиться, заводили со мной беседы о литературе.
Я научился на короткое время, пока длится аудиенция, целиком отдавать себя в распоряжение просителя, словно во всем мире никого больше не осталось, кроме этого банкира, этого ветерана, этой вдовы. Выказывать каждому из этих лиц, вежливое внимание, и почти всегда убеждаться при этом, что люди раздуваются от твоей обходительности, как лягушка из басни.
Несколько минут посвятить тому, чтобы всерьез вникнуть в их просьбу и в их дело.
Это было похоже на кабинет врача. Передо мной обнажалась застарелая лютая злоба, открывалась проказа обмана и лжи. Мужья против жен, отцы против детей, дальние родственники против всех остальных. Малая толика уважения, которое питал я к институту семьи, рушилась перед этой картиной.
Я не презираю людей. Если бы я их презирал, у меня не было бы ни права, ни желания пытаться ими управлять.
Я знаю, что они суетны, невежественны, жадны, неспокойны, способны на все, чтобы добиться успеха, чтобы выставить себя в выгодном свете, даже в своих собственных глазах, или просто ради того, чтобы избежать страдания.
Я все это знаю: и я такой же, во всяком случае временами, или мог бы быть таким, как они. Различия между мною и окружающими слишком малы, чтобы брать их в расчет при подведении итогов.
Поэтому я стараюсь не допускать в своем отношении к людям ни холодного превосходства философа, ни презрительного высокомерия Цезаря
Наша большая ошибка состоит в том, что мы пытаемся непременно добиться от человека таких качеств, которых у него нет, и не развиваем в нем того, чем он обладает. Я стремился развить в себе качество отыскивать достоинства в людях. Это качество неоценимо для любого императора.
Я всегда искал скорее свободы, нежели власти, и власть привлекала меня только лишь потому, что она в какой-то мере способствует свободе. При этом меня больше всего интересовала не философия человеческой свободы (все, кто занимался ею, нагоняли на меня тоску), а способ ее достижения: я хотел найти механизм, с помощью которого наша воля воздействует на судьбу.
Собрав всю свою решимость, действуя медленно и незаметно и приучая собственное тело жить в согласии с духом, я заставлял себя ступень за ступенью продвигаться к этой вершине свободы — или подчинения — в их почти чистом виде. Гимнастика помогала мне в этом; диалектика тоже не вредила. Я поначалу искал простой свободы передышек, свободных мгновений. В каждой четко организованной жизни существуют такие мгновения, и тот, кто не умеет их создавать, тот не умеет жить.
Я нашел способ жизни, при котором самая тяжелая задача прекрасно решалась, хотя я не отдавался ей целиком. Я скользил по острию ножа, я плыл на гребне волны.
Но с наибольшим упорством стремился я достичь свободы добровольного приятия — самой трудной из всех свобод. Я с охотой принимал на себя ту роль, которая отводилась мне в обществе.
В годы подчиненного положения моя зависимость переставала быть для меня горькой и ненавистной, если я рассматривал ее как полезную тренировку.
Я сам выбирал то, чем обладал, но зато заставлял себя обладать этим полностью и получать максимум удовольствия.
Самая нудная работа шла легко и споро, стоило мне внушить себе, что она мне приятна. Как только какая-то работа начинала меня раздражать, она становилась предметом моего изучения, и я делал все, чтобы занятие это было мне в радость.
Сталкиваясь с непредвиденными, порой безнадежными обстоятельствами, попав, например, в засаду или застигнутый врасплох бурей в открытом море, я, приняв все меры для спасения других, старался встретить превратности судьбы весело и открыто, радуясь тому новому, что они мне несли, и тогда эти неприятные обстоятельства легко вписывались в мои планы, в мои мечты. Даже когда я терпел страшный крах, я умел уловить мгновение, когда ярость враждебных сил уже выдыхалась, и катастрофа переставала казаться мне столь ужасной — я словно приручал ее, потому что соглашался ее принять.
Так, сочетая осторожность и дерзость, смирение и бунтарство, крайнюю требовательность и благоразумную уступчивость, я в конечном счете нашел путь примирения с самим собой.
Пока ставлю здесь точку.
Я люблю читать историю. 2 тысячи лет назад люди были куда мудрее чем сейчас. Изменилась техническая оснащенность,с этим не поспоришь, но в остальном….
Приложения:
Это 18-я статья новостей он-лайн, хроники моей жизни. А предыдущие 17 статей — все — здесь. И они все разные, так как созданы на эмоциях.